Look down.
Серия монологов некоего фокусника (в первой части можно разглядеть в нём Франа, потому что родилось всё из заявки на Хот Реборне), который "перерождается" множество раз и делает выводы. или просто разглагольствует, автор это любит. История зажила своим чередом, и это уже не Фран, а, хмф. Мне это приснилось, вообще-то.
Часть 1. Поговорим о фокусах.
О рыцаре нашем замолвите слово. Да какой же он рыцарь, что это я.Я посвятил всю жизнь фокусам. Мелким таким шалостям. Я позволял их себе, как курильщик - очередную сигарету, ещё и ещё.
Только я не курю.
Я фокусничал. Люди замирали, завороженно глазели на мои выкрутасы, а я таскал у них кошельки. И никто ничего не замечал.
Они уходили дальше и дальше в свой следующий день, наглухо запирая потрясенное воображение и забывая. Никто не вернулся за своим кошельком, но ведь они не могли поголовно быть придурками, чтобы не замечать?
Или могли?
В общем, я фокусничал. Доставал из шляпы кролика-платки-фрукты-овощи. много бессмысленных вещей, которые с моим "заработком" мне были и не нужны уже. Только кролика надо было кормить.
Не помню, кто кого нашел, но как-то случилось, что потом мы бродяжничали и фокусничали вместе. Парень, немного постарше, и я уже не вспомню имени, давно это было, и девушка с ним, то ли сестра, то ли возлюбленная, но похожи были до жути.
Он выделывал нечто удивительное, все его фокусы всегда заканчивались то цветами для прекрасной леди из толпы, то признаниями, что очередная леди покорила его сердце навеки. Он был га-лант-ный и вос-пи-тан-ный. но только в обществе "леди". На деле, это я точно помню, он был самым настоящим циничным ублюдком и той ещё занозой в заднице. В моей, как выходило.
Девушка эта, сестра-любимая-ассистентка, да кем бы ни была, смотрела на него с обожанием и слушалась во всем. И он, наверно, тоже как-то так по-своему её любил: не зря же таскал с собой и чуть ли не силком кормил, чтобы она не грохнулась где-нибудь без сил.
Мы стали даже не друзья, а какие-то очень близкие родственники. Готовы были друг за друга постоять, вступиться, но разговаривать уже надоело, хотя мы и не разговаривали толком ни-ког-да.
И я фокусничал. Теперь не только на публику, но и перед ними. Я был меланхоличный и равнодушный, а, глядя на их идиллию, мне хотелось убежать и спрятаться где-нибудь и забыть-забыть, что я одиночка, а они вместе. И мы вместе, но они как-то чуть ближе.
Мы были одинокие вместе. Нет, они-то точно одиноки не были. Хотя я и не знал их, чтобы судить.
Я не пытался любезничать - мои тогдашнии одногодки таскали девчонок за косы и пугали пойманными осами с оторванными крылышками. Но у Нее не было косы, а насекомых она не боялась. задирать было решительно некого, и я язвил день и ночь, сцеживая на голову своего циничного приятеля литры колкостей. Доставал неимоверно, даже тогда понимал, но ничего не мог с собой поделать.
Мне не виделся смысл в этой размеренной жизни, я был равнодушен, потому что мне уже действительно было плевать на все и вся. Но подсознательно я все ещё надеялся хоть на какие-то перемены. И, о, получил сполна.
Пока нас немилосердно пороли и пытались как-нибудь унизить, мы, все трое, упорно молчали: мы обычные, мы не приписываем себе сверхкачеств, мы обычные.
И вовсе мы не фокусники.
Управа нашлась быстро, добряк-священник знал, куда давить, ну, или догадывался очень. Грозил оставить её калекой, кажется. Заклеймить позором и сделать что-то настолько ужасное, что перехватывало дыхание. И он, мой дорогой циничный из всех циничных друг, сдался. Ну и я за ним. Жизнь все равно не представлялась мне чем-то необходимым: тем более я проживал её в скитаниях и почти всегда в одиночку. С ними тоже - в одиночку, и без них я бы смог, но. Ну, может, я тоже сломался тогда: понял окончательно, что не видать мне в жизни ничего святого.
А когда мы сидели в камере и ждали своей судьбы, он её обнимал и всё повторял, чтобы не боялась, что больно будет не долго, что он с ней до конца.
А я только жалел, что не могу всего этого не слышать. И что не сделал в жизни ничего более стоящего, чем все эти мои фокусы.
Мне снова было все равно, я смирился, что умру, а про меня никто не вспомнит, и даже если сбежать - никто меня и не ждет. В груди не щемило, глаза не щипало, хотя тело после всех этих пыток ломило, надо признать. И порядочно.
Я смотрел и думал: как же они так сошлись? Девушка была такая тихая, улыбалась всегда, и добротой от неё за версту несло, а он... Ну, я говорил уже: циничный, вредный даже. но как-то же любили, или что там у них было.
И когда в камеру втиснулся не в меру упитанный страж и попытался увести её, я даже не удивился, что мой любезный друг потребовал, чтобы он пошел первым.
Стража это забавило, я молчал, а они почти сорились, пытаясь переупрямить друг друга. Она не хотела пускать его, он не мог позволить идти ей.
Я молчал. Они просто не хотели расставаться вот так.
А меня подтолкнуть не могли. Я же самый младший был, и это было бы верхом цинизма, пожалуй. Пожалуй, в какой-то степени они и ко мне привязались.
А я жалел, что ничего толкового не сделал.
- Так случилось, что первым умереть желаю я.
И когда страж вышел, ожидая меня, и я поднялся с неудобной прогнившей скамейки, на ней осталась отмычка. Это был мой последний и самый грандиозный фокус: протащить отмычку под самым носом ублюдка-священника.
Теперь молчали они. Конечно, заметили. И не верили, до конца не верили.
Не знаю. Наверно, я тоже их как-то по-своему любил.
Часть 2. Вопросы веры.
Наличие младшего брата, который немного тормозит, заставляет старшего...немного беспокоиться.Я чуть ли не подпрыгивал от предвкушения. Спустя столько жизней, которые сменялись перед глазами как плёнка киноленты, я снова жил, снова фокусничал. Взрослее, сообразительнее ощущал я себя. Мне давались всё более сложные и сложные фокусы, а наказания таким фокусникам становились всё мягче и мягче.
Я чувствовал, что могу покорить этот мир своими фокусами.
Покорить, обхватить всё дурацкое человечество.
Смять и швырнуть в пропасть.
Да, в самую бездну.
Я снова не помню, когда появилась эта парочка. Две пары радостно-удивленных глаз - не помню. Наверно, это какой-то особый вид самовнушения. Самообман это плохо, да?
Помню, что их всегда было двое: мой дорогой циничный друг и его, то ли сестра, то ли ассистентка (но похожи были - жуть).
Вот и сейчас. они снова оказались рядом, а я никак не мог вспомнить их имён.
Мой язвительный друг (я привык называть его "своим" и "другом") любил повторять, что ни в одной жизни не пропустит мои похороны. По сути мне было всё равно. Вот только в равнодушии сути нет.
И я говорил ему, что ни в одной жизни похороны он не пропустит только свои.
Он смеялся безудержно, а его глаза с той самой легкой сумасшедшинкой, по которой я его признавал в любом обличье, оставались серьезными. И равнодушными.
Передо мной распахивалась бездна. Мой друг кружился в танце с той самой мягкой и доброй девушкой, роль которой я никак не мог определить, на самом краю.
Я молчал: прожитые жизни не добавили мне разговорчивости, только язвительности, пожалуй. У меня перед глазами роза ветров кружилась в бешеном темпе, будто не зная, в какую сторону направить свои потоки.
Над головой было бескрайнее небо. Почему-то мне казалось, что это небо такое же, что и глаза той девушки, холодное и бездонное.
пугающее.
А они всё танцевали, напрочь забыв о моём присутствии. К списку раздражающих меня вещей добавилось игнорирование, кто бы знал. Да, кажется, я заработал немаленький комплекс бога, хаха.
Мой друг замер на самом краю и обернулся. Девушка с холодными глазами улыбнулась мне и отошла. О, мне предлагают разговор?
Я подошёл ближе и заглянул в пропасть. Там не было дна, пожалуй, этого места вообще не было. Я попался на гипноз старого приятеля?
Облака клубились в неестественные кудряшки, а небо над головой переливалось коричневыми и оранжевыми всполохами.
- Чтобы проснуться, нужно прыгнуть, - тонко улыбнулся мой коварный друг.
Его улыбка не обещала ничего хорошего, и, на месте любого человека из его окружения, я бы ему не доверял.
поэтому, на своём месте, я бы поверил.
Прыгать в бездну, очертя голову? Я даже не спасаю ему, им, жизнь (в очередной раз). Смерть здесь будет бесполезной. (Не то, чтобы я всегда рвался быть полезным миру, это просто стало традицией. Без моей на то воли, поверьте.)
Видя моё колебание, мой, черт возьми, друг снова улыбнулся:
- Вопрос веры. Веришь ли ты своему старому другу?
На самом деле, выглядел он всего на пару лет старше меня.
Но, да, это был вопрос веры. Я взвешивал за и против. Я бы долго так стоял, наверно. А он улыбнулся снова, и в его улыбке мне почудилось что-то извиняющееся. Схватил меня за локоть и толкнул вперёд.
Ветер бил в лицо, я летел вниз и чувствовал, как ускоряюсь. Мысли путались и грозили со всей своей тактичностью полезть через уши. Но после той казни в какой-то далекой жизни, я старался не бояться.
Где-то в миллиметрах от земли я ещё успел подумать, что это всяко лучше бессмысленного нахождения на продуваемом со всех сторон склоне. и если я умру тут, решил я, я воскресну и жестоко отомщу. Предательство? Я закрыл глаза.
И проснулся.
Браво, друг.
Часть 3. Йод меньше трёх уранов. и не про любовь это вовсе.
О да! Среди смайликов я был бы двоеточием с большой буквой D.Если бы я мог прорываться сквозь пространство и время (прожил же я все эти свои жизни), я бы с удовольствием вернулся в самую первую свою, ха, жизнь. И поглядел бы на себя, идиота, который так бесславно, зато весьма по-рыцарски (как простолюдин мог быть рыцарем?), спас своих, будем говорить, друзей и.
И умер.
Да неважно, в конечном итоге, я вспомнил всё лет в двадцать следующей жизни. Как будто очнулся ото сна. О чем это я?
Ах да. Я бы вернулся в ту жизнь и надавал бы пинков своим распрекрасным товарищам.
Мой циничный друг и его сестра-ассистентка-кто бы она ни была - этот тандем занимал почти все мои мысли, как только я "вспомнил" их в этот раз. И я намеревался ускользнуть от них хотя бы в этой жизни. Право слово, надоедает видеть одни и те же лица, пронося их через сотни и тысячи лет. Кошмар просто.
А ещё я боялся снова говорить с ними и вообще знать, что они со мной ходят под одним небом. Я мечтал докричаться до неба и забыть их хоть на минутку. Потому что я ощущал себя в тесной будке, припертый с трех сторон, а позади - дверь. Но выйти я никак не мог: распахнёшь эту дверь, увидишь их лица и влюбишься. Снова!
Это просто невыносимо, знаете ли. Я ведь говорил уже, я их как-то по-своему любил. Даже когда они мне сорвали ля мур с маркизой де Помпадур. Ублюдки.
Они были друг у друга, а у меня всегда оставались только они. Я бы спрятал их в чулан под лестницей, чтобы никто не видел их. Не смотрел, не разговаривал. Собственничество - это жутко, не правда ли?
Но ещё хуже было влюбляться, нет, любить их, единственных, кто у меня был всегда и в любом времени.
Поэтому я пытался сбежать. Я уже не фокусничал. В этом веке все эти мои секретики давно именовались наукой, э, химией, в основном, и вызывали восхищенный трепет разве что у школьников. У дошкольников.
Я чувствовал себя разбитым и подавленным из-за этого. Как будто весь мир разом отказался от меня. К тому же, в глубине души я всё ещё надеялся, что мои незабвенные приятели сами найдут меня. Они не появлялись, и от этого становилось ещё хуже.
За свои жизни я пришёл к выводу, что любовь - это расточительно для моей нервной системы. Поэтому я априори любил только этих двоих. Они были некоторым столпом, вокруг которого кружила моя Вселенная.
Но я отказывался это признавать. А потом встретил их, и чуть не разнылся. Черт возьми, я бегу от них битую тысячу лет, а они дышат мне в затылок. И это хорошо, и плохо, потому что иногда я боюсь, что следующая жизнь их не вспомнит, не впустит, а я даже не узнаю об этом.
Поэтому первым делом стоило признать: я вышел в ту чертову дверь. И уже из этого случилось всё, что случилось.
Когда-то наша встреча была случайностью.
Случайности не случаются.
Часть 1. Поговорим о фокусах.
О рыцаре нашем замолвите слово. Да какой же он рыцарь, что это я.Я посвятил всю жизнь фокусам. Мелким таким шалостям. Я позволял их себе, как курильщик - очередную сигарету, ещё и ещё.
Только я не курю.
Я фокусничал. Люди замирали, завороженно глазели на мои выкрутасы, а я таскал у них кошельки. И никто ничего не замечал.
Они уходили дальше и дальше в свой следующий день, наглухо запирая потрясенное воображение и забывая. Никто не вернулся за своим кошельком, но ведь они не могли поголовно быть придурками, чтобы не замечать?
Или могли?
В общем, я фокусничал. Доставал из шляпы кролика-платки-фрукты-овощи. много бессмысленных вещей, которые с моим "заработком" мне были и не нужны уже. Только кролика надо было кормить.
Не помню, кто кого нашел, но как-то случилось, что потом мы бродяжничали и фокусничали вместе. Парень, немного постарше, и я уже не вспомню имени, давно это было, и девушка с ним, то ли сестра, то ли возлюбленная, но похожи были до жути.
Он выделывал нечто удивительное, все его фокусы всегда заканчивались то цветами для прекрасной леди из толпы, то признаниями, что очередная леди покорила его сердце навеки. Он был га-лант-ный и вос-пи-тан-ный. но только в обществе "леди". На деле, это я точно помню, он был самым настоящим циничным ублюдком и той ещё занозой в заднице. В моей, как выходило.
Девушка эта, сестра-любимая-ассистентка, да кем бы ни была, смотрела на него с обожанием и слушалась во всем. И он, наверно, тоже как-то так по-своему её любил: не зря же таскал с собой и чуть ли не силком кормил, чтобы она не грохнулась где-нибудь без сил.
Мы стали даже не друзья, а какие-то очень близкие родственники. Готовы были друг за друга постоять, вступиться, но разговаривать уже надоело, хотя мы и не разговаривали толком ни-ког-да.
И я фокусничал. Теперь не только на публику, но и перед ними. Я был меланхоличный и равнодушный, а, глядя на их идиллию, мне хотелось убежать и спрятаться где-нибудь и забыть-забыть, что я одиночка, а они вместе. И мы вместе, но они как-то чуть ближе.
Мы были одинокие вместе. Нет, они-то точно одиноки не были. Хотя я и не знал их, чтобы судить.
Я не пытался любезничать - мои тогдашнии одногодки таскали девчонок за косы и пугали пойманными осами с оторванными крылышками. Но у Нее не было косы, а насекомых она не боялась. задирать было решительно некого, и я язвил день и ночь, сцеживая на голову своего циничного приятеля литры колкостей. Доставал неимоверно, даже тогда понимал, но ничего не мог с собой поделать.
Мне не виделся смысл в этой размеренной жизни, я был равнодушен, потому что мне уже действительно было плевать на все и вся. Но подсознательно я все ещё надеялся хоть на какие-то перемены. И, о, получил сполна.
Пока нас немилосердно пороли и пытались как-нибудь унизить, мы, все трое, упорно молчали: мы обычные, мы не приписываем себе сверхкачеств, мы обычные.
И вовсе мы не фокусники.
Управа нашлась быстро, добряк-священник знал, куда давить, ну, или догадывался очень. Грозил оставить её калекой, кажется. Заклеймить позором и сделать что-то настолько ужасное, что перехватывало дыхание. И он, мой дорогой циничный из всех циничных друг, сдался. Ну и я за ним. Жизнь все равно не представлялась мне чем-то необходимым: тем более я проживал её в скитаниях и почти всегда в одиночку. С ними тоже - в одиночку, и без них я бы смог, но. Ну, может, я тоже сломался тогда: понял окончательно, что не видать мне в жизни ничего святого.
А когда мы сидели в камере и ждали своей судьбы, он её обнимал и всё повторял, чтобы не боялась, что больно будет не долго, что он с ней до конца.
А я только жалел, что не могу всего этого не слышать. И что не сделал в жизни ничего более стоящего, чем все эти мои фокусы.
Мне снова было все равно, я смирился, что умру, а про меня никто не вспомнит, и даже если сбежать - никто меня и не ждет. В груди не щемило, глаза не щипало, хотя тело после всех этих пыток ломило, надо признать. И порядочно.
Я смотрел и думал: как же они так сошлись? Девушка была такая тихая, улыбалась всегда, и добротой от неё за версту несло, а он... Ну, я говорил уже: циничный, вредный даже. но как-то же любили, или что там у них было.
И когда в камеру втиснулся не в меру упитанный страж и попытался увести её, я даже не удивился, что мой любезный друг потребовал, чтобы он пошел первым.
Стража это забавило, я молчал, а они почти сорились, пытаясь переупрямить друг друга. Она не хотела пускать его, он не мог позволить идти ей.
Я молчал. Они просто не хотели расставаться вот так.
А меня подтолкнуть не могли. Я же самый младший был, и это было бы верхом цинизма, пожалуй. Пожалуй, в какой-то степени они и ко мне привязались.
А я жалел, что ничего толкового не сделал.
- Так случилось, что первым умереть желаю я.
И когда страж вышел, ожидая меня, и я поднялся с неудобной прогнившей скамейки, на ней осталась отмычка. Это был мой последний и самый грандиозный фокус: протащить отмычку под самым носом ублюдка-священника.
Теперь молчали они. Конечно, заметили. И не верили, до конца не верили.
Не знаю. Наверно, я тоже их как-то по-своему любил.
Часть 2. Вопросы веры.
Наличие младшего брата, который немного тормозит, заставляет старшего...немного беспокоиться.Я чуть ли не подпрыгивал от предвкушения. Спустя столько жизней, которые сменялись перед глазами как плёнка киноленты, я снова жил, снова фокусничал. Взрослее, сообразительнее ощущал я себя. Мне давались всё более сложные и сложные фокусы, а наказания таким фокусникам становились всё мягче и мягче.
Я чувствовал, что могу покорить этот мир своими фокусами.
Покорить, обхватить всё дурацкое человечество.
Смять и швырнуть в пропасть.
Да, в самую бездну.
Я снова не помню, когда появилась эта парочка. Две пары радостно-удивленных глаз - не помню. Наверно, это какой-то особый вид самовнушения. Самообман это плохо, да?
Помню, что их всегда было двое: мой дорогой циничный друг и его, то ли сестра, то ли ассистентка (но похожи были - жуть).
Вот и сейчас. они снова оказались рядом, а я никак не мог вспомнить их имён.
Мой язвительный друг (я привык называть его "своим" и "другом") любил повторять, что ни в одной жизни не пропустит мои похороны. По сути мне было всё равно. Вот только в равнодушии сути нет.
И я говорил ему, что ни в одной жизни похороны он не пропустит только свои.
Он смеялся безудержно, а его глаза с той самой легкой сумасшедшинкой, по которой я его признавал в любом обличье, оставались серьезными. И равнодушными.
Передо мной распахивалась бездна. Мой друг кружился в танце с той самой мягкой и доброй девушкой, роль которой я никак не мог определить, на самом краю.
Я молчал: прожитые жизни не добавили мне разговорчивости, только язвительности, пожалуй. У меня перед глазами роза ветров кружилась в бешеном темпе, будто не зная, в какую сторону направить свои потоки.
Над головой было бескрайнее небо. Почему-то мне казалось, что это небо такое же, что и глаза той девушки, холодное и бездонное.
пугающее.
А они всё танцевали, напрочь забыв о моём присутствии. К списку раздражающих меня вещей добавилось игнорирование, кто бы знал. Да, кажется, я заработал немаленький комплекс бога, хаха.
Мой друг замер на самом краю и обернулся. Девушка с холодными глазами улыбнулась мне и отошла. О, мне предлагают разговор?
Я подошёл ближе и заглянул в пропасть. Там не было дна, пожалуй, этого места вообще не было. Я попался на гипноз старого приятеля?
Облака клубились в неестественные кудряшки, а небо над головой переливалось коричневыми и оранжевыми всполохами.
- Чтобы проснуться, нужно прыгнуть, - тонко улыбнулся мой коварный друг.
Его улыбка не обещала ничего хорошего, и, на месте любого человека из его окружения, я бы ему не доверял.
поэтому, на своём месте, я бы поверил.
Прыгать в бездну, очертя голову? Я даже не спасаю ему, им, жизнь (в очередной раз). Смерть здесь будет бесполезной. (Не то, чтобы я всегда рвался быть полезным миру, это просто стало традицией. Без моей на то воли, поверьте.)
Видя моё колебание, мой, черт возьми, друг снова улыбнулся:
- Вопрос веры. Веришь ли ты своему старому другу?
На самом деле, выглядел он всего на пару лет старше меня.
Но, да, это был вопрос веры. Я взвешивал за и против. Я бы долго так стоял, наверно. А он улыбнулся снова, и в его улыбке мне почудилось что-то извиняющееся. Схватил меня за локоть и толкнул вперёд.
Ветер бил в лицо, я летел вниз и чувствовал, как ускоряюсь. Мысли путались и грозили со всей своей тактичностью полезть через уши. Но после той казни в какой-то далекой жизни, я старался не бояться.
Где-то в миллиметрах от земли я ещё успел подумать, что это всяко лучше бессмысленного нахождения на продуваемом со всех сторон склоне. и если я умру тут, решил я, я воскресну и жестоко отомщу. Предательство? Я закрыл глаза.
И проснулся.
Браво, друг.
Часть 3. Йод меньше трёх уранов. и не про любовь это вовсе.
О да! Среди смайликов я был бы двоеточием с большой буквой D.Если бы я мог прорываться сквозь пространство и время (прожил же я все эти свои жизни), я бы с удовольствием вернулся в самую первую свою, ха, жизнь. И поглядел бы на себя, идиота, который так бесславно, зато весьма по-рыцарски (как простолюдин мог быть рыцарем?), спас своих, будем говорить, друзей и.
И умер.
Да неважно, в конечном итоге, я вспомнил всё лет в двадцать следующей жизни. Как будто очнулся ото сна. О чем это я?
Ах да. Я бы вернулся в ту жизнь и надавал бы пинков своим распрекрасным товарищам.
Мой циничный друг и его сестра-ассистентка-кто бы она ни была - этот тандем занимал почти все мои мысли, как только я "вспомнил" их в этот раз. И я намеревался ускользнуть от них хотя бы в этой жизни. Право слово, надоедает видеть одни и те же лица, пронося их через сотни и тысячи лет. Кошмар просто.
А ещё я боялся снова говорить с ними и вообще знать, что они со мной ходят под одним небом. Я мечтал докричаться до неба и забыть их хоть на минутку. Потому что я ощущал себя в тесной будке, припертый с трех сторон, а позади - дверь. Но выйти я никак не мог: распахнёшь эту дверь, увидишь их лица и влюбишься. Снова!
Это просто невыносимо, знаете ли. Я ведь говорил уже, я их как-то по-своему любил. Даже когда они мне сорвали ля мур с маркизой де Помпадур. Ублюдки.
Они были друг у друга, а у меня всегда оставались только они. Я бы спрятал их в чулан под лестницей, чтобы никто не видел их. Не смотрел, не разговаривал. Собственничество - это жутко, не правда ли?
Но ещё хуже было влюбляться, нет, любить их, единственных, кто у меня был всегда и в любом времени.
Поэтому я пытался сбежать. Я уже не фокусничал. В этом веке все эти мои секретики давно именовались наукой, э, химией, в основном, и вызывали восхищенный трепет разве что у школьников. У дошкольников.
Я чувствовал себя разбитым и подавленным из-за этого. Как будто весь мир разом отказался от меня. К тому же, в глубине души я всё ещё надеялся, что мои незабвенные приятели сами найдут меня. Они не появлялись, и от этого становилось ещё хуже.
За свои жизни я пришёл к выводу, что любовь - это расточительно для моей нервной системы. Поэтому я априори любил только этих двоих. Они были некоторым столпом, вокруг которого кружила моя Вселенная.
Но я отказывался это признавать. А потом встретил их, и чуть не разнылся. Черт возьми, я бегу от них битую тысячу лет, а они дышат мне в затылок. И это хорошо, и плохо, потому что иногда я боюсь, что следующая жизнь их не вспомнит, не впустит, а я даже не узнаю об этом.
Поэтому первым делом стоило признать: я вышел в ту чертову дверь. И уже из этого случилось всё, что случилось.
Когда-то наша встреча была случайностью.
Случайности не случаются.
@темы: KHR!, писуательство
-
-
09.08.2012 в 20:57во-вторую - мне нравится. правда, тот, что на хоте как-то больше, он как-то более закончен и стилистически выверен. но всё равно здорово) хотелось бы развёрнутую историю)
-
-
13.08.2012 в 03:16да, на хоте я отталкивалась от заявки: только прочитала её, всё в голове очень четко обрисовалось
спасибо за приятные слова^^